Анатолий Таскаев: "Чернобыльский след остался у меня на всю жизнь"

Первый десант в зону аварии на Чернобыльской АЭС (июнь 1986 г.). А.Таскаев второй справа.

Именитый ученый, талантливый руководитель, «чернобылец» Анатолий Таскаев на днях отмечает свое 65-летие.

Но стараясь не акцентировать внимание на личной дате, Анатолий Иванович накануне Дня российской науки, который отмечается 8 февраля, охотно и обстоятельно рассказывает о своем институте и коллегах. Ему действительно есть чем гордиться. Институт биологии Коми НЦ Уро РАН, которым Таскаев руководит более 20 лет, занимает лидирующее место в России по научным разработкам и даже по материально-технической базе. Успехи института признаны ведущими специалистами в области биологии. А вот «личная» наука, по словам А.Таскаева, была принесена в жертву его руководящей должности…

– Анатолий Иванович, с первых дней после страшной аварии на Чернобыльской АЭС группа сотрудников Института биологии, которую вы возглавили, развернула в зоне поражения широкомасштабные исследования. Ваше участие в работах по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС было отмечено медалью «За трудовую доблесть» и орденом Мужества. Что означала эта поистине героическая экспедиция в вашей жизни и научной карьере?

– Отдел радиобиологии нашего института к тому времени насчитывал 30-летний опыт работы. Уже через три дня после аварии, 29 апреля 1986 года, на мое имя поступил вызов от академика Велихова с просьбой выехать в Чернобыль и начать там работу по биологической дозиметрии (анализ хромосомных нарушений в крови – прим. ред.) местных жителей и тех людей, которые приступили к ликвидации аварии. На основании определенных данных мы рассчитывали радиационные дозы, которые они получили. Это было очень важно в тот период. В зависимости от облучения людей направляли либо на лечение в ближайшие поликлиники, либо в специализированные клиники в Москве, Челябинске и других крупных городах. Несмотря на то что я не медик, а генетик, первые три месяца работы были связаны именно с этими анализами. Ни о каких научных исследованиях поначалу речи не шло – нужно было спасать людей! Но одновременно я занимался изучением дозиметрической обстановки вблизи самого реактора, в самой опасной зоне. Я подобрал около 20 экспериментальных участков для будущих исследовательских работ. Настоящие экспедиционные отряды мы организовали уже в конце июня и работали в зоне чернобыльской аварии около семи лет. За это время было организовано 20 экспедиционных выездов.

Естественно, первые впечатления были очень сильными. Помню, меня встречают, провозят по огромной территории, где совсем нет детей. Потоки машин движутся только в сторону Чернобыля, и ни одной машины навстречу. Везде сортировочные пункты, предупреждающие знаки… Когда приехал домой и меня попросили рассказать о том, что видел на месте аварии, я просто плакал, не мог вспоминать об этом без слез.

В этот период люди проявили свой характер. Первые дни они работали по 18-19 часов в сутки, постоянно сидели за микроскопом. Наша база размещалась за тридцать километров от зоны аварии, в санатории с прекрасным названием «Сказка». Здесь находилась больница, где принимали всех пострадавших. В последующие экспедиции развернули свой штаб в центральной больнице Чернобыля.

Зная обстановку, которая была в зоне аварии, видя, как пострадали украинские леса, я бросил клич своим коллегам-ученым, сказал, что работы хватит на всех. Нужны были специалисты по лесной отрасли и по водной экосистеме. Но откликнулся только Геннадий Михайлович Козубов, известный в России и за рубежом ученый, доктор биологических наук, профессор. В течение семи лет он работал в Чернобыле вместе со своими сотрудниками. Вокруг нас сформировалось большое ядро академических институтов, мы работали по единой программе. Но наш институт одним из первых опубликовал научную информацию по тем исследованиям, которые мы проводили в Чернобыле. Эти данные в первые два года после аварии были закрытыми. Затем мы выпустили несколько книг, и вплоть до 1992 года сводных научных данных по чернобыльской аварии, кроме как от нашего института, в открытой печати не было. Я оцениваю этот этап очень высоко. Наш институт сделал для академической науки в области биологии, наверное, не только больше всех, но и лучше всех. Это признано сегодня всеми ведущими специалистами в этой области.

– Неужели работа в Чернобыле на протяжении стольких лет не сказалась на вашем здоровье?

– Я отношусь к этому философски. Мы потеряли нескольких наших сотрудников, кто-то после Чернобыля получил инвалидность. Но для себя я выстроил определенную философию: я считаю, что эта авария не оказала большого влияния на мой организм. Однажды, когда мы выходили из бронетранспортера в самом очаге аварии, я получил радиационный ожог от осколка радиоактивного графита. Ожоговое пятно осталось на всю жизнь. Иногда я горько шучу, что мои родные в случае чего смогут опознать меня по этому следу. Естественно, я получил дозу радиации, которая превышала норму в десять раз. Такие люди сразу же выводились из зоны, их отправляли домой, отстраняли от работы на срок до пяти лет. Но я никуда не уехал, продолжал работать под чужими фамилиями.

Но все-таки мы, специалисты, старались защитить себя от радиации. Основная защита какая? Белая спецодежда, на которой видна любая грязь и даже пыль. Но главная наша защита – время и расстояние. Четко зная обстановку, всегда понимаешь, сколько можно работать в опасной зоне. Иногда приходилось выполнять свое задание за десять секунд.

Конечно, с возрастом болячек у меня прибавляется. Но я не считаю, что это последствия работы на месте аварии. Хотя обидно за «чернобыльцев», когда к ним не проявляют должного социального внимания. Есть такие, которые работали по пять-шесть минут, получали дозу радиации и становились потом инвалидами на всю жизнь.

– Но чернобыльская авария – далеко не первая и не последняя «горячая точка» в вашей научной карьере…

– Мы очень много работали на знаменитой аварии, которая произошла на производстве «Маяк» в Челябинской области. В 90-е годы я дважды бывал на полигоне «Новая Земля». Кроме того, происходили ядерные взрывы в так называемых мирных целях – и на территории нашего региона, и вблизи республики, в Пермской области и в Котласе. Мы прошли все эти точки. Информация поступила не только в Верховный Совет СССР, но и была опубликована во многих газетах. Мы признали, что если сегодня и существует проблема повышенной радиации в Республике Коми, то это не Новая Земля, а бывшее производство по добыче радия в районе поселка Водный Ухтинского района. Более 90 процентов радия в нашей стране добывали на территории этого уникального производства.

– А какая теперь обстановка в поселке Водный?

– Добыча радия в этом поселке прекратилась еще в 57-м году прошлого века. Однако там сохранилась свалка радиоактивных отходов. Кроме того, на территории уже закрытого завода остались два старых радиоактивно загрязненных цеха. Сейчас они находятся в режиме хранилищ, складов и уже разваливаются. К тому же вокруг головного завода было несколько первичных производств, на которых осаждали радий и доставляли его по деревянным водоводам, не замерзающим зимой.

В прошлом году мы установили вокруг свалок специальный забор, чтобы туда не могли проникнуть ни люди, ни животные. Но кардинально решить проблему радиационной безопасности в поселке Водный еще не удалось. Нужны большие деньги. У республики их нет, а федеральный центр пока отмалчивался. Пожалуй, впервые дело сдвинулось с мертвой точки только в этом году. Федеральная программа по радиационной безопасности определила три объекта, куда вкладываются пусть небольшие, но деньги. Ухтинский поселок вошел в этот список. Если из-за финансового кризиса эту программу не пересмотрят, мы должны будем в течение 2009 года изучить радиационную обстановку, разработать предложения по утилизации, вывозу радиоактивной свалки за пределы поселка. Соответственно и всего другого, что связано с радиационным загрязнением. Словом, определить временное хранилище низкоактивных отходов. Вывезти такую массу отходов на специализированные хранилища, которые есть в нашей стране, нереально.

– А подходящее место уже подобрали?

– Мы предлагаем свалку неподалеку от поселка Водный. По нашей терминологии это место называется завод № 10 на реке Яреге в сторону одноименного поселка. Но период полураспада радия такой, что не только мы, но и наши дети и внуки его не дождутся, эта проблема будет существовать не одно столетие. Поэтому за будущим полигоном необходимо организовать серьезный экологический контроль и поставить охрану.

– В 1988 году научный коллектив Института биологии единогласно избрал вас директором. В апреле этого года заканчивается четвертый срок вашего руководства институтом. Какие планы на будущее?

– Когда я работал в чернобыльских экспедициях, по линии обкома партии мне предлагали стать директором института в Киеве. Даже показали пятикомнатную квартиру в центре города, с высоченными потолками, которая полагалась мне в случае моего согласия. Потом предлагали пост руководителя в Минске, в Гомеле. Но для себя решил, что в Киеве никогда не останусь. Я уже тогда чувствовал их отношение к нам, русским. И я не ошибся. Того человека, которого я рекомендовал вместо себя на высокую должность в Киеве, через год «попросили» и поставили кого-то из своих. Когда в 1988 году меня вызвали из экспедиции в Сыктывкар, я приехал, понятия не имея, о чем пойдет речь. Мне сообщили, что меня рекомендовали директором Института биологии. Дали неделю на раздумье. Я согласился. И когда было голосование, коллеги поддержали мою кандидатуру единогласно, что приятно удивило.

Конечно, сразу сократилось время на проведение собственных исследовательских работ в зоне чернобыльской аварии. Фактически это превратилось в кратковременные поездки, чтобы определиться на месте, составить планы научных работ, тем более что я имел доступ к секретной документации. И вот уже больше 20 лет я директорствую. А что касается дальнейших планов, то буду принимать решение…

– Но свою кандидатуру вы планируете выставлять?

– Я буду думать. Дело в чем? Два с половиной года я совмещаю свою должность с работой заместителя председателя президиума по научно-организационным вопросам Коми научного центра. Мне уже не хватает 12-13 часов рабочего времени, чтобы ответственно выполнить все обязанности. Ну а характер, видно, такой, что я выкладываюсь по полной, стараюсь все сделать самостоятельно. Жаль, очень жаль, но последние пять лет я почти перестал заниматься «личной» наукой. Да, я много пишу, выступаю, но по общеэкологическим программам, а не по своей родной специализации, радиоэкологии.

– Под вашим руководством Институт биологии одним из первых в стране был оснащен новейшей вычислительной техникой, в нем созданы локальные электронные сети, постоянно обновляются и модернизируются стационарное научное оборудование и полевые передвижные лаборатории. Откуда такое богатство? Сами зарабатываете?

– Наше оборудование во многом не уступает тому, которое есть в институтах Европы. Вы правильно заметили, мы зарабатываем сами, сотрудничая с промышленными предприятиями. Еще недавно мы самостоятельно обеспечивали до 50 процентов от наших общих затрат. Но сегодня мы немного сбавляем обороты и делаем это намеренно. Потому что наша основная задача – давать новые научные знания, развивать фундаментальную науку. Но мы продолжаем зарабатывать 25-30 процентов от общих затрат. Наступивший год будет очень сложным, поскольку государственное финансирование обещали нам меньше, чем в прошлом году, притом что 93 процента от всей суммы идет на заработную плату. И лишь семь процентов – на научно-исследовательскую работу, на коммуналку. А для того чтобы работала только одна лаборатория, нужно более ста тысяч рублей в месяц.

– Невозможно обойти вопрос о сокращении в институтах КНЦ. Насколько известно, в вашем институте планировали сократить штат на 20 процентов. А как произошло на самом деле?

– Недавно закончился трехлетний этап пилотного проекта по реформированию академической науки. Задачи этой реформы – выход научных учреждений на мировой уровень, повышение заработной платы и омоложение кадрового состава. Пока сложно говорить о выходе на мировой уровень, хотя наши институты находятся на хорошем счету не только в Уральском отделении РАН, но и в целом по Российской академии.

Что касается зарплаты. Увеличить среднюю зарплату до одной тысячи долларов, как мы хотели, пока не получается. С учетом научных степеней, выигранных грантов зарплата у некоторых научных сотрудников достигает и 40 тысяч. Но это, повторю, из всех источников доходов, поэтому цель в этом плане не достигнута.

Вторая цель – омоложение коллектива. Она тоже не достигнута, я считаю. Задача, скорее, была поставлена для центральных институтов в Москве, Петербурге. У нас же этот процесс шел постоянно и остановился лишь с началом пилотного проекта.

А сокращение мы провели мощное. Три года назад списочный состав наших сотрудников составлял 355 человек, а сегодня – 266. Сейчас мы готовим молодежь, но получается, что принять ее в институт не можем, потому что нет свободных ставок. Кого-то берем на договоры. Но это ненормальная ситуация. Сейчас она вроде бы незаметна, но скажется через 15-20 лет.

– На одном интернет-сайте я нашла такую информацию: «Директор Института биологии Коми НЦ УрО РАН А.Таскаев развернул сеть организаций экологического просвещения, где молодые люди начинают свой научный путь. Подобно охотнику из одного сюжета, который вверх по течению поднимал мальков форели, он поднимает мальков человеческой расы на начало научного пьедестала». О чем идет речь?

– У нас существует старая традиция воспитывать подрастающее поколение. Среди наших подшефных – интернат имени Католикова, где мы проводим лекции, помогаем их подсобному хозяйству. Двое наших сотрудников, достигших в науке неплохих результатов, – воспитанники этого интерната. Кроме того, у нас есть так называемая малая академия с двумя отделениями – биологическим и экологическим. Мы привлекаем туда школьников, но по собственному желанию, никого насильно не загоняя. Начинают заниматься по 30-40 человек на одном отделении. Но проходит полгода – и остается половина. Еще через полгода – всего десять школьников. Остаются дети, которые влюблены в свое дело, собираются посвятить ему свою жизнь, настраиваются на дальнейшую учебу. Один из таких «мальков», как вы сказали, – биолог Алексей Москалев, который защитил докторскую диссертацию уже в 26 лет.

Еще у нас есть научно-образовательный центр «Снегирь». Мы работаем со всеми школами города, регулярно проводим научные конференции, на которые приглашаем школьников из разных городов республики. Летом организуем экспедиции по региону, школьники проводят исследования и потом успешно выступают, завоевывают призовые места. Среди такой молодежи мы тоже набираем специалистов. Другое дело, что они востребованы и в центральных городах России, и даже за границей, потому что хорошо владеют английским, знают науку. Я уже не отпускаю своих сотрудников на стажировку в другие институты больше чем на два месяца. Когда были стажировки на два-три года, ни один наш сотрудник не вернулся. Молодым специалистам и в Москве, и в Петербурге дают не только комнаты, но даже квартиры.

– Анатолий Иванович, недавно Республика Коми выиграла грант на серьезный проект ПРООН/ГЭФ под названием «Укрепление системы особо охраняемых природных территорий Республики Коми в целях сохранения биоразнообразия первичных лесов в районе верховьев реки Печора». Сумма, предусмотренная на его реализацию, весьма внушительная – более четырех миллионов долларов. Расскажите об этом проекте.

– Этот проект организовали ПРООН и Глобальный экологический фонд. Но сказать, что мы просто выиграли грант, на самом деле ничего не сказать. Привлекая наши вузы, специалистов парка «Югыд ва», мы готовили, обсуждали, защищали эту программу в течение трех лет. Сегодня ведется набор команды, и мы ожидаем, что с февраля уже начнется финансирование. Эти деньги предусмотрены на пять лет. Их выделят для всей республики. Какая-то часть денег пойдет на Печоро-Илычский заповедник, парк «Югыд ва», какая-то часть на научные исследования, пропаганду, разработку нормативной документации. Я надеюсь, что этот проект позволит нам вывести проблему особо охраняемых территорий на несколько иной уровень. Вообще-то нам грех жаловаться: серьезные наработки в этой области уже есть, но они в основном на бумаге, за исключением некоторых территорий. Мы планируем разработать новый подход к охране этих мест. Одним из вопросов станет и разработка так называемых экологических коридоров, особенно для животных, птиц и насекомых.

Кстати, сейчас мы готовим к печати новый атлас Республики Коми. Последний раз он издавался еще в 1963 году. Естественно, за прошедшие 45 лет в республике многое изменилось. Работа над атласом находится где-то в середине пути, долго разрабатывали его концепцию. Это очень большая, кропотливая работа, над которой в целом задействован Коми научный центр. Но она тормозится из-за отсутствия денег. По моим прикидкам издание нового атласа обойдется не менее чем в 10 миллионов рублей. Но республике, я уверен, такой труд нужен. Это не реклама, а рабочие материалы для всех министерств и ведомств.

По своей инициативе мы готовим и планируем издавать первый атлас почв Республики Коми. В нем будет подробное описание почв, чтобы это издание пригодилось не только для научных работников, но и более широкого круга читателей.

– Анатолий Иванович, хотелось бы задать вам личный вопрос. Как ваша семья относится к тому, что вы буквально живете на работе?

– Когда мне было 50 лет, мои дочки, которые тогда еще учились в школе, подсчитали: если суммировать все время, которое мы провели вместе, то получится всего… один год. Я был просто потрясен! Что поделать, в молодости я много времени проводил в экспедициях, командировках. Поэтому всегда говорю, что я воспитывал детей своим личным примером, отношением к делу. Обе дочери пошли по моим стопам, стали учеными, работают в нашем институте. А за время учебы моя младшая дочь даже умудрилась родить двоих детей. И сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что, не будь у меня такой понимающей семьи, кто знает, как сложилась бы моя карьера…

Беседовала Ольга КЕРМАС.

Фото Дмитрия НАПАЛКОВА

и из архива А.ТАСКАЕВА.

«Когда приехал домой и меня попросили рассказать о том, что видел на месте аварии, я просто плакал, не мог вспоминать об этом без слез».

«Мы выходили из бронетранспортера в самом очаге аварии, я получил радиационный ожог от осколка радиоактивного графита. Ожоговое пятно осталось на всю жизнь».

«Кардинально решить проблему радиационной безопасности в поселке Водный еще не удалось. Нужны большие деньги. У республики их нет, а федеральный центр пока отмалчивался. Пожалуй, впервые дело сдвинулось с мертвой точки только в этом году».

«Среди наших подшефных – интернат имени Католикова, где мы проводим лекции, помогаем их подсобному хозяйству. Двое наших сотрудников, достигших в науке неплохих результатов, – воспитанники этого интерната».

«Когда мне было 50 лет, мои дочки, которые тогда еще учились в школе, подсчитали: если суммировать все время, которое мы провели вместе, то получится всего… один год».

Первый десант в зону аварии на Чернобыльской АЭС (июнь 1986 г.). А.Таскаев второй справа.

В былые годы Анатолий Таскаев был одним из лучших спортсменов Коми филиала АН СССР.

 Архив рубрики